Смерть под аплодисменты - Страница 32

– Нина Владленовна убеждена, что кто-то нарочно подменил рапиру. Она не верит в обычный несчастный случай, считая, что рапиру подменили сознательно.

– Ее можно понять. Потерять в таком молодом возрасте своего мужа! Он ведь тоже был в расцвете сил и таланта. Она не может смириться с подобной потерей. – Догель положил ладонь на глаза, помолчал несколько секунд. – Вся наша жизнь – игра, – сказал он, убирая ладонь. – Так обидно, что это случилось. Натан мог еще подарить нам столько прекрасных ролей… Многие просто его не понимали. Обидно…

– А если этот несчастный случай подстроил кто-то из ваших актеров по заданию режиссера, – спросил Вейдеманис, – или по просьбе Ольги Сигизмундовны? Этот вариант вы исключаете?

– Не знаю, – растерялся Марк Давидович, – мне хочется думать, что мы еще окончательно не потеряны для Бога. Хотя бы в качестве душ, которые еще можно перевоспитать.

– Боюсь, что многие души уже навсегда потеряны для Бога, – серьезно ответил Дронго. – А теперь подскажите, где нам найти Рогаткину и Сказкина? Кажется, они еще должны быть в театре.

Глава 10

Они успели вовремя. Молодая женщина уже шла по коридору, когда они встретились. Не узнать ее было сложно. Немного раскосые глаза, симпатичное лицо, короткая стрижка. Стильный светлый брючный костюм. В руках у нее была дорогая сумочка, которую могли позволить себе лишь немногие. Среди поклонников Рогаткиной, очевидно, были и богатые люди.

– Простите, – начал Дронго, останавливая молодую женщину, – вы ведь Светлана Рогаткина?

– Да, – весело кивнула она, – это я.

– Разрешите представиться. Я из нового продюсерского центра «Двадцать первый век», – немного торжественно произнес Дронго. – Мы с моим другом-режиссером хотели бы с вами переговорить.

– На предмет чего? – хитро прищурилась Рогаткина.

– На предмет вашего участия в нашем новом проекте, – пояснил Дронго. – Мы сегодня были у Зиновия Эммануиловича и полагаем, что он отпустит вас для участия в съемках.

– Я тоже так думаю, – обрадовалась Рогаткина. Упоминание имени главного режиссера было лучше всяких документов, ведь он обещал ей не только роли в своих спектаклях, но и продвижение ее в кино, зрительская аудитория которого была в миллион раз больше театральной.

– Где нам лучше переговорить? – спросил Дронго.

– В соседнем здании есть небольшой ресторан, – предложила Рогаткина, – мы можем пройти туда.

– Прекрасно, – кивнул Дронго, – я продюсер Дронов, а мой друг – известный режиссер Эдгар Вейдеманис.

– Я про вас слышала, – ответила Рогаткина.

– Не сомневаюсь, – согласился Дронго, сдерживая улыбку, – он очень известный режиссер.

– Он похож на режиссера, – кивнула Рогаткина, – а вы совсем не похожи на продюсера. Скорее на босса мафии. С вашими плечами и ростом… Хотя, наверное, идеальный продюсер – это тоже босс мафии?

– Так меня еще никто не называл, – рассмеялся Дронго.

Они вышли из театра, прошли к соседнему зданию. В ресторане было много гостей, но для них нашли небольшой столик в углу. Рогаткина здоровалась почти со всеми; было заметно, что она была здесь завсегдатаем. Ей нравилось, что на них обращали внимание. Пусть все видят, что она появилась здесь с известными продюсером и режиссером, решила Рогаткина. Во-первых, пойдут сплетни, что совсем неплохо, во-вторых, можно получить новую роль, что просто замечательно. И, наконец, в-третьих, ей просто приятно появляться в этом ресторане вместе с двумя элегантными мужчинами среднего возраста. Это лучше, чем с актерами, которые всегда краснеют и бледнеют, когда им приносят счет за выпитое вино. Она обратила внимание, что гости заказали самый дорогой коньяк, который был в меню. Это обрадовало ее еще больше. Откуда этой дурочке было знать, что эксперт по вопросам преступности, юрист и психолог Дронго сумел просчитать все мотивы ее поступков и ее поведения почти сразу, как только увидел ее, составив законченный психологический портрет этой современной молодой женщины.

– У вас уже есть готовый сценарий? – уточнила Светлана, когда они сделали заказ, попросив принести бутылку коньяка и фрукты.

– Да. И там есть роль молодой женщины, которая будет в центре действия. Такой вариант современной Маты Хари, – пояснил Дронго.

– Что я должна играть? Певицу? – уточнила Рогаткина. – Кем была это ваша Мата Хари? Турчанка? Или это румынское имя?

Вейдеманис поднял глаза к небу. Невежественность молодых актеров его просто убивала. Рогаткина никогда не слышала про Мату Хари…

– Это не румынское имя, – вздохнул Эдгар.

– Тогда кого я должна буду играть? Молодую стерву? Я уже три или четыре раза сыграла именно такую роль.

– Не совсем, – ответил Дронго. – В фильме вы будете известной журналисткой, немного разведчицей, немного куртизанкой, немного актрисой. Всего понемногу.

– Прекрасная роль, – обрадовалась Светлана, – как раз для меня.

– Вы ведь сыграли Офелию в «Гамлете», – уточнил Дронго.

– Да, в постановке самого Эйхвальда, – гордо ответила Рогаткина, – он лично утвердил меня на эту роль. Хотя были и другие претендентки.

– Он великий режиссер, – убежденно произнес Дронго, – он сделал правильный выбор.

Рогаткина улыбнулась. Она не станет говорить гостям, что на роль Офелии назначили сразу двух актрис: ее и Елену Невзорову. Если Невзорова играла в четырех спектаклях, то пятый давали сыграть Рогаткиной. При этом каждый раз несчастный Эйхвальд хватался за сердце, ведь Светлана явно переигрывала в сцене сумасшествия. Одним словом, играла почти всегда Невзорова, а числились в спектакле обе актрисы. Но в тот роковой вечер, когда в зале появился сам министр культуры, Эйхвальду пришлось согласиться на участие в спектакле Рогаткиной, хотя была вызвана Невзорова. Но Рогаткина появилась утром в театре и сразу прошла в кабинет главного режиссера. Никто не знает, о чем они там говорили, но некоторые злостные сплетники убеждали, что оттуда слышались стоны стареющего режиссера. И Светлана вышла оттуда довольная тем, что сегодня заменит Невзорову. Но рассказывать такие подробности гостям она не будет. Увы. Зиновий Эммануилович был выдающимся режиссером – и слабеющим мужчиной, силы которого поддерживали вот такие короткие встречи с молодыми дебютантками. И если десять или двадцать лет назад Эйхвальд никогда в жизни не пустил бы такую Офелию в свой спектакль, то сейчас он был вынужден уступать.