Смерть под аплодисменты - Страница 38

– И сыну это не нравилось, – понял Дронго.

– Очень не нравилось. Тем более что она должна была появляться на сцене с человеком, которого он ненавидел и презирал. Можете себе представить, какие гадости она говорила своему сыну про человека, который навсегда лишил ее счастья материнства? Может, поэтому она и ударилась в другую крайность, решив проявить себя на театральном поприще.

– Вы были знакомы с ними еще тогда, когда они были совсем молоды, – вспомнил Дронго, – вы ведь учились с Натаном Зайделем?

– Мы подружились еще в школе, – сообщил Сказкин, – хотя и учились в разных классах. Значит, мы знали друг друга примерно лет тридцать пять. Или более того.

– Почему она его так ненавидит? Люди по-разному расстаются друг с другом. Но откуда такое сильное чувство, которое сохранилось на протяжении стольких лет? Вы можете вразумительно объяснить? И почему вы говорите, что он «лишил ее счастья материнства»? Ведь Эдуард его сын? Или нет?

– Значит, вам никто не сказал, – понял Сказкин. – Они ведь тогда не просто расстались. У них были постоянные споры, ссоры. Все об этом знали. Она отправила сына к своей матери, а сама уехала сниматься в фильме режиссера Чухонцева. А потом вместе с ним уехала на курорт. Вот тогда Натан собрал вещи и ушел от нее. Она вернулась через месяц после разрыва с Чухонцевым и решила помириться с Натаном. Он отказался. Это была середина восьмидесятых; он стал заслуженным артистом, его начали приглашать в фильмы, а у нее пошла полоса неудач. Фильм Чухонцева оказался просто провальным. Она решила снова вернуться к Зайделю. Говорят, что они спорили на лестничной клетке, и она сообщила ему, что беременна. Она утверждала, что беременна от него, а он решил, что от Чухонцева. В общем, он тогда толкнул ее, и она упала. У нее случился выкидыш, и Натана даже хотели посадить в тюрьму, но потом там оказалась свидетельница, которая слышала, как она кричала на него, нецензурно выражалась, проклинала и даже пыталась ударить. Он уверял, что защищался. На лице у него были ссадины. Его оправдали. А она больше не смогла рожать, и вскоре они официально развелись. Ну а потом она вышла замуж за известного олигарха, но Натану так ничего и не простила.

– И с таким грузом их отношений она пришла в ваш театр? – изумился Дронго.

– Я думаю, она нарочно пришла, чтобы доказать, какой актрисой стала. Авторитет Эйхвальда, ее стремление всегда быть первой и, конечно, желание превзойти своего бывшего мужа – все смешалось в одну кучу. Она была просто неплохой актрисой, а у Эйхвальда стала очень значимой величиной. Это тоже правда.

– Поэтому она привила сыну такую ненависть к отцу?

– Думаю, что да. Он не хотел ни видеть его, ни слышать.

Дронго взглянул на Вейдеманиса.

– Век живи – век учись, – сказал тот. – Вот откуда истоки такой ненависти.

– Значит, вы увидели, как Марат Морозов ударил Зайделя в грудь, и сразу поняли, что происходит нечто непредвиденное? – продолжил Дронго, обращаясь к Сказкину.

– Я взглянул на Натана и увидел, что он падает. Неестественно как-то падает. Я сразу бросился к нему. Даже забыл свой текст. Не понимал, что происходит, но видел, как у него побледнело лицо. Потом подошел Полуяров, и мы вместе пытались помочь ему. Но нужно было доигрывать спектакль до конца. Нельзя было закрывать занавес, хотя сейчас я понимаю, что нужно было остановить спектакль. Может, тогда мы успели бы его спасти. Но в зале сидел сам министр культуры, а Зиновий Эйхвальд стоял за кулисами и грозил актерам. Мы доиграли спектакль и закрыли занавес. Потом бросились помогать Натану, но было уже поздно.

– Почему вы не позвонили его жене? Ведь вы были самым близким его другом. Закусова и Догеля рядом не было.

– Я не мог, – признался Сказкин, – просто не мог. Юра Полуяров позвонил Догелю, а уже тот перезвонил Нине. Вот так все и получилось.

– Как вы думаете, рапиру могли заменить?

– Не понимаю вопроса. Ведь ее действительно заменили. Вместо тупой оказалась заточенная.

– Нет, – возразил Дронго, – там оказалась совсем другая рапира. Вообще не из вашего театра.

– Откуда вы знаете?

– Следователь проверил качество металла, – решил блефовать Дронго, чтобы не выдавать Аствацатурова.

– Тогда нужно проверить, как эта рапира попала в наш реквизит, – предложил Сказкин.

– Это уже не наше дело, – отмахнулся Дронго. – Как вы считаете, кто-нибудь из недоброжелателей Зайделя мог организовать такую замену?

– Это мог сделать кто угодно. И Ольга, которая так его ненавидела. И Семен Ильич Бурдун, который получил теперь все роли Натана. И Морозов, который завидовал Зайделю, считая, что уже должен быть народным. И, конечно, Шунков, который вообще ведет себя как альфонс при Шаховой. Каждый из них мог это сделать, – мрачно произнес Сказкин.

– Вы считаете, что Морозов тоже недолюбливал Зайделя?

– Завидовал, – угрюмо кивнул Сказкин, – это ведь так понятно. Морозов считается одним из лучших актеров поколения. Вы, наверное, слышали про пять «М». Многие из них уже народные. Меньшиков сам ставит спектакли, является лицом известной фирмы по производству часов. Машков снимает фильмы, Миронов стал руководителем театра… Они получают звания, награды, должности. А Марат Морозов все еще заслуженный артист, хоть и в театре Эйхвальда. Наверное, ему обидно – ведь Зайдель получил звание народного в девяносто первом, когда ему было только тридцать три года. А у Морозова пока все впереди.

– Неужели звания так важны для артистов? Они ведь получают за это сущие копейки. Главное – гонорары, которые им платят за фильмы и спектакли.