Смерть под аплодисменты - Страница 50

– Нет, – ответила она, доставая вторую сигарету. – Все оказалось гораздо сложнее. Вы ведь говорили и о моем сыне.

– Да, я помню. – Он немного опустил стекло со своей стороны, чтобы впустить свежий воздух.

– Сегодня днем, еще до моего разговора с Шунковым, Эдуард приехал ко мне на дачу.

Дронго нахмурился. Он примерно догадывался, что именно она может ему сказать.

– У нас произошел неприятный разговор, – сообщила Шахова, – примерно таким образом беседовали Гамлет и королева. Меня не покидало ощущение какой-то театральности, нарочитости этой сцены. А с другой стороны, я видела, как нервничал мой сын, как он переживал.

– Что он вам сказал?

– Он приехал в ярости. Очевидно, грязные сплетни дошли и до его ушей. Он просто в ультимативной форме потребовал от меня дать слово, что Федор Шунков никогда больше не появится в нашем доме и у нас на даче. Я, естественно, отказалась. Не люблю, когда за меня решают, как мне поступать. Тем более что у Эдуарда такого права не было. Он не может указывать мне, как себя вести, – хотя бы потому, что я сама никогда не указывала ему, как он обязан вести себя. Он рос свободным и независимым человеком.

– Что он вам говорил?

– Неприятные вещи. Какие может сказать взрослый сын своей еще не старой матери. Вспоминал о моем возрасте, говорил о цинизме актеров, о нравах в наших театрах, о моих предыдущих мужьях. Каждый раз, когда речь заходила о его отце, он приходил в настоящую ярость. Вспомнив его, он начал нервничать еще сильнее.

– Я вас предупреждал. Вы с самого детства внушали ему ненависть к отцу.

– Я говорила правду, – подняла голову Шахова, потушив сигарету, – он должен был знать, что Зайдель не просто нас бросил. Он ударил меня, и я потеряла своего второго ребенка, заодно распростившись с мечтой о будущих детях. Он лишил моего мальчика братьев и сестер. А потом в течение многих лет даже не вспоминал о своем сыне. Разве подобное можно простить?

– Насколько я слышал, его признали тогда невиновным…

– Ну разумеется. Нашли какую-то старую идиотку, которая подтвердила, что она слышала наш разговор. Как мы ругались друг с другом, как я резко выражалась. А потом я якобы полезла на него с кулаками и он, защищаясь, оттолкнул меня. Представляете, какая чушь! Но прокуроры и судьи в нее поверили. Его отпустили, а я стала инвалидом. И если бы довольно скоро не вышла замуж за очень состоятельного человека, то, возможно, осталась бы куковать впроголодь с малолетним сыном. Но все получилось неплохо – я имею в виду финансовую сторону нашего существования. Мой второй муж был богатым человеком. Очень богатым. Когда мы разводились, он поступил как настоящий мужчина, оставив мне московскую квартиру, большую дачу, несколько автомобилей и десять миллионов долларов на счету. Согласитесь, что в наше время такие мужчины почти не встречаются.

– Тогда зачем вы с ним развелись?

– Выяснилось, что у нас тотальное несовпадение характеров. Все, что ему нравилось, не нравилось мне. И все, что не нравилось мне, нравилось ему. Так долго продолжаться не могло. Хотя он относился ко мне очень нежно и по-дружески. Я имела возможность сравнивать, и от этого мое отношение к Зайделю менялось в еще более худшую сторону. Но зато я смогла достойно обеспечить моего мальчика и его будущее.

– Получив деньги, вы сделали все, чтобы окончательно изолировать сына от его отца, – понял Дронго.

– Если отец сам не хотел его видеть, почему я должна была навязывать своего единственного сына его собственному родителю? Не хотел, так и не нужно. Но я считала своим долгом рассказать сыну о человеке, который так подло поступил с нами и бросил, оставив без средств к существованию.

– И внушили ему настоящую ненависть к собственному отцу.

– Это была не ненависть, – возразила Шахова, – а чувство справедливости. Он должен был уметь отличать хорошее от плохого. Иначе в нашей жизни просто трудно выжить.

– Он приехал к вам на дачу, уже зная о ваших отношениях с Шунковым, – уточнил Дронго. Он помнил, что Эдгар, разозлившись на подлое нападение, сказал несколько неприятных слов сыну актрисы.

– Он приехал, чтобы устроить скандал и в ультимативной форме потребовать от меня изгнания Шункова из нашей семьи и из моей жизни. Разумеется, я отказалась. Он пришел в ярость, начал кричать, ругаться, топать ногами. Я его никогда таким не видела.

– Чем это закончилось?

– В отличие от трагедии Шекспира у нас не было за ковром Полония, который бы пытался подслушивать нашу беседу. Мы поговорили на повышенных тонах, и он уехал обратно, в сопровождении своих телохранителей.

– И вы поняли, что может произойти нечто ужасное, – закончил за нее Дронго.

– Я испугалась, что он совершит какой-нибудь безумный поступок. Я даже не думала, что в таком возрасте он будет вести себя как мальчишка, как подросток, узнавший о том, что его мать изменяет его отцу с другом семьи. Но отчим Эдуарда никогда не был его отцом, и они почти не жили вместе. Не говоря уж о том, что мою личную жизнь он не имел права даже обсуждать. Я приказала ему больше никогда не разговаривать со мной в подобном тоне и на такие темы. Он разозлился и уехал.

– А потом убил Полония, – меланхолично сказал Дронго.

– Какого Полония? Вы считаете, что он мог причинить вред Марку Давидовичу? Но при чем тут Догель?

– Ни при чем. Просто я вспомнил трагедию Шекспира, когда Гамлет пронзает Полония. В данном случае он мог затаить ненависть на Лаэрта.

– Я тоже так подумала, – согласилась она. – Возможно, я не права, но мое сердце нельзя обмануть. После нашего разговора он уехал в ужасном состоянии. И боюсь, что он мог принять неверное решение.